Помни, что ты смертный - Страница 29

***

— Здравствуйте, миссис Касвелл! — сказала Либби. — У вас все в порядке?

— Конечно, спасибо. — Салли протянула руку за почтой. — А у вас? Извините, что так получилось.

— Вы же не виноваты! — воскликнула девушка. — Сегодня одни письма, но я решила лично вручить, не бросать в ящик. Заодно узнать, как вы себя чувствуете.

— Хорошо. А вы? Оправились от шока?

— Более или менее, — сморщилась Либби. — Мама до сих пор переживает. А дядя Дэнис ругается. — Она помолчала. — Впрочем, он вечно ворчит по любому поводу, так что тут нет ничего необычного.

Она приветливо помахала, усевшись в фургон, и покатила к другим домам Касл-Дарси.

Кухню привели в рабочий порядок. Вызванные газовщики и электрики проверили оборудование и проводку. Прожженный стол, не подлежащий восстановлению, выброшен, его место занял временный, не нашедший покупателей на аукционе «Бейли». По мнению Салли, ничего удивительного. Глядя на жуткую красную пластиковую столешницу, можно подумать, будто на нем разделывают туши на бойне. Она накрыла стол голубой скатертью. Выбитые окна застеклили. Но деревянный стеллаж поврежден разлетевшимися осколками, так что пострадавшие секции придется заменить. Кухню, конечно, надо отделывать заново. Значит, кого-то нанимать или делать собственными руками. Лайама просить бесполезно. Он ничего не делает в доме, не берется ни за кисти, ни за инструменты.

Салли оглядела кухню. До сих пор жалко набора рождественских декоративных тарелок, которые она годами старательно собирала после замужества. После взрыва на полу осталась груда осколков. То же самое произошло с фарфором на открытых кухонных полках.

Ну, чего теперь сокрушаться. Жизнь к вещам не сводится. Вещи заменимы, а люди нет. И все-таки есть что-то символическое в разбитых тарелках, каждая из которых отмечает год семейной жизни.

Она решительно прогнала эту мысль. Единственное, с чем пока нельзя справиться, — реакция на шаги почтальонши с утренней почтой. В этом смысле она соврала Либби, заверив, будто все в порядке. Заслышав почтовый фургон, сердце колотится, в желудке поднимается тошнота. Нервы. Хотя ее уже два дня тошнит по утрам сразу после пробуждения.

Это не беременность, точно. После женитьбы они старались завести ребенка — не получилось, а после обследования оказалось, что вообще не получится. Кажется, Лайам не огорчился. Но Салли всегда помнит об этом, с годами память переросла в горькое признание факта.

Другие испробовали бы искусственное оплодотворение или усыновили ребенка. По мнению Лайама, это не спасет положения. Известно: в глубине души он не хочет детей. Дети многого требуют, шумят, дорого стоят. Он так и сказал, когда врачи предупредили, что, возможно, брак будет бездетным. И добавил, что в любом случае нынче на свет рождается слишком много детей.

Салли думает иначе, о чем Лайам не знает. День, когда врач сообщил им ужасную правду, останется самым черным во всей ее жизни. Она много лет приходила в восторг при виде младенца в коляске. Казалось, ребенок есть у каждой женщины. Особенно в сельских городках, где мало работающих женщин. Там живут молодые и очень молодые мамы, причем, на взгляд Салли, многие не уделяют никакого внимания копошащимся вокруг них ребятишкам. Относятся к ним, как к лишнему грузу в придачу к набитым хозяйственным сумкам, оставленным в машине у входа в магазин.

Она научилась скрывать тоску, загоняя ее глубоко внутрь. Отворачивается от младенцев, избегает открытых ворот начальной школы в половине четвертого, откуда выбегают дети, кидаясь в объятия родителей, которые суют их в машины и едут домой к детским телевизионным программам, вкусным ужинам, веселой борьбе в постели перед сном. Это не для нее. Этого у нее никогда не будет. Ее ребенок — Лайам, избалованный переросток, требовательный и неблагодарный, играющий на ее любви, разбивающий ей сердце. И прощаемый, вечно прощаемый. Потому что нет выбора. Ничего нет, кроме пустоты.

Поэтому тошнота по утрам наверняка объясняется страхом перед прибытием почты. Никому не нужное психосоматическое явление. Сегодня одни письма. Никаких подозрительных пухлых пакетов. Слава богу!

— Все тебе, — сказала Салли, вручая письма мужу. Сколько бы раз она себя ни уверяла, что это не должно, не может повториться — почтовые служащие внимательно следят, злоумышленники после первой промашки откажутся от дальнейших попыток, — никогда, никогда больше не вскроет она корреспонденцию, которая не адресована ей лично. Не потому, что предпочитает рисковать Лайамом, а просто боится, и все!

Доедая мюсли из миски, он с ворчанием взял конверты. Салли почуяла легкое раздражение, не услышав «спасибо». В последнее время Лайам часто ее раздражает по всяким мелочам. Возможно, всегда раздражал. Возможно, особенно начал раздражать после взрыва. Лучше взглянуть правде в лицо — он действительно невоспитанный. Если б не образование, был бы обыкновенным хамом. Она не обязана с этим мириться. Не станет мириться. Через много лет червь сомнения зашевелился. Возникли серьезные мысли.

Однако она в который раз смирилась, шагнула к плите:

— Подавать яичницу?

Он не ответил, она и не ожидала. Лайам доел мюсли, Салли стала накладывать на тарелки еду. Услышав поток ругани, остановилась, испуганно оглянулась со сковородкой в руках.

— Проклятые сволочи! — Он держал в руке листок бумаги. — Чокнутые придурки! — Пальцы дрожат, лицо побагровело от ярости.

Тошнота вернулась, стиснула желудок, охватила с головы до ног.